Очень интересный и показательный пример: поэтому я тоже всегда приглашаю на консультацию без ребёнка. Сначала — без ребенка. Если взрослые рассказывают, как всё есть и как они чувствуют, то ребёнку автоматически становиться лучше.
Запись на консультации в Сыктывкаре — т. 79-28-12 или 8-909-124-96-88, Надежда Юрьевна Ясинская.
Вот что вы думаете, когда ребенок заявляет: «Не хочу в школу!»? Наверное, как все грамотные и начитанные люди, вы начинаете прикидывать, а что с ребенком, не обижает ли его кто, а может конфликт с учительницей, или травят дети, или с девочкой поссорился. Мало кому приходит в голову, что сын или дочь могут отказываться от своих детских занятий из-за вас. Потому что беспокоятся.
Пост №1. Не спать!
Сначала было письмо. Обычное такое, стандартный запрос на консультацию: «Мальчик, 9 лет, отказывается ходить в школу, помогите». Я всегда сначала с родителями встречаюсь. Без ребенка, надо же узнать подобности, как родился (подробно!), как протекало младенчество, из кого состоит семья, и прочие детали. Вот совсем мне не нужно, чтобы я полгода работала, допустим, с ночными кошмарами у пятилетки, а потом вдруг случайно обнаруживала, что мальчик спит в одной комнате с пьющим астматическим дедушкой. И это он ночью рычит, страшно хрипит и выкрикивает дикие матерные слова. А мы-то в пучины бессознательного погружались, чего-то там символизировали…
Так вот. Не хочет, значит, хороший мальчик Олег ходить в свою прекрасную гуманистическую авторскую школу. И ничего не предъявляет в качестве отмазки. Совсем ничего. Не травит его никто, учителя прекрасные, учиться ему нравится, друзья есть. Но каждый день одна и та же история: просыпается, собирается, доходит до двери, садится возле на пол и говорит: не пойду. И хоть убей, не идет, и все. Уж и уговаривали его, и с классной дамой выясняли, и к школьному психологу ходили – тишина. Нет причин. Пару раз, когда родители объединяли свои воспитательные усилия и выволакивали Олега за дверь за шиворот, он даже садился в машину и доезжал до места. Но потом упирался и не выходил. Мы ж не звери, везем обратно, доктор, что с ним?
Это все было в письме мамы. И на прием записалась она, я все объяснила, что мальчика тащить ко мне не надо, сначала так поговорим. Поэтому первой неожиданностью было внезапное присутствие папы. Обычно, когда мы договариваемся о встрече, звучит или «я приду», и приходит одна мама, или «мы будем вдвоем», тогда есть вариант одна мама («мужа не отпустили с работы, он сказал – сама распустила сына, сама и справляйся, не верит он в психологов», я что – привидение, чтобы в меня верить или не верить?)/оба родителя. Одного отдельно папу видела единственный раз в жизни, и это был вдовец.
Так что папа Олега присоединился к нам вне всяких договоренностей. Я отметила это себе в записях и начала задавать стандартные вопросы. Когда началось, не было ли каких-то травмирующих событий («нет, нет, что вы, мы бы знали!»), что говорит сам мальчик, какие у вас предположения? Минут 40 билась об стену. Потому что
среди полнейшего благополучия, любви и заботы Олег демонстрирует симптомы, соответствующие пережитому насилию, практически посттравматический синдром
. Стал хуже есть, плохо спит, все время ходит и проверяет что-то, явно боится, иногда умоляюще смотрит – и ничего не говорит. Я предполагала худшее. Насилие от кого-то из близких. Настолько близких, что и сказать нельзя.Но папа не похож на насильника, мама тем более, они искренне обеспокоены состоянием ребенка, растеряны и встревожены. И вот, через 45 минут наших изысканий (т.е. за пять минут до окончания приема), мама «раскалывается»: они на грани развода, отец уже полгода живет у своих родителей, мама в тяжелой депрессии, подумывает о суициде. От детей скрывают, «мы же интеллигентные люди». При детях никогда не ссорились, да и вообще – склонны чувства свои скрывать, в том числе, друг от друга.
Как я орала! Ну ладно, не орала, а с тихим бешенством объясняла, что они своими руками чуть не загнали парня в психушку, да ему любой врач сейчас поставит депрессию, что ж вы делаете? Решили разводиться – разводитесь, это ваша жизнь, но дети не должны метаться в панике, не понимая, что происходит с их прекрасной и дружной семьей. (А помните первое предъявление? «У нас все в порядке, все отлично, полечите ребенка». Немудрено, что у мальчишки крыша едет).
Они были напуганы, мама заплакала, кажется, все поняли, договорились, что мама походит на свою терапию с лекарствами, а мальчик – на свою, с игрушками, благодарили и уверяли, что так не оставят, немедленно примут меры.
И уже в дверях, задумчиво, почти про себя отец говорит мне: «Знаете, я совсем забыл, летом у меня был сердечный приступ, я потерял сознание, а дома был один Олег, он вызвал Скорую, как вы думаете, это могло на него повлиять?»
Караул устал
Дети видят и чувствуют всё. Они подмечают, с каким выражением лица мама открывает дверь папе, как она поджимает губы, когда тот, ссутулившись, уходит на балкон «говорить о работе». Дети тихонько стоят за дверью, подслушивая, что мама рассказывает подруге или бабушке, не брезгают открытой перепиской в чате. Запах валокордина проникает даже под закрытую дверь, грохот захлопнутой двери слышен сквозь наушники. Он прибегает на кухню с встревоженным вопросом в глазах, а мама отворачивается, вытирает слезы и говорит дрожащим голосом «Ничего не случилось, все в порядке, иди, делай уроки». Ага, уроки, как же.
Кроме того, дети очень волнуются о нашем родительском здоровье.
Еще одну 10летнюю красотку-отличницу приводили мне на консультацию с жалобой на «внезапно исчезнувшую успеваемость», мало того, послушная и разумная тихоня вдруг взбунтовалась и написала поперек теста по литературе «А мне все фиолетово!». Черным маркером.Тоже долго никто не мог понять, какая её муха укусила. А потом выяснилось, что за полтора месяца мама, папа и старший брат переболели каким-то ураганным вирусом, так что «скорые» просто дежурили у подъезда, капельницы ставили в очередь по кругу. Девочка отчаянно перепугалась, что сейчас вся семья вымрет, и она останется одна-одинешенька. И никакие уверения родителей, что все в порядке и под контролем, её не убеждали. Трудно доверять утверждениям человека, который поминутно норовит сознание потерять.
Родители меж тем точно знали, что ничего страшного не происходит, ну, болеют люди, с кем не бывает. И не придавали этому значения. Но девочка-то впервые это видит! У неё опыта «тяжелая болезнь – лечение – выздоровление» нет, она мысленно уже всех похоронила. Когда на приеме она смогла со слезами это сказать, родители тоже чуть не заплакали, кинулись её наперебой утешать, обнимать, трогательное было зрелище. А потом строго пригрозили лишением кружков, если не наладится учеба. И она наладилась, куда ж ей было деться.
У нашего героя, Олега, вообще сошлось всё в одной точке, все возможные стрессы: и развод родителей, и депрессия матери, и угроза жизни отца. Он стал караулить цвет губ и частоту дыхания папы, мельком отмечал количество выкуренных сигарет и пустые блистеры из-под лекарств в мусорном ведре. Он БДИЛ. Как часовой у склада с боеприпасами, 9летний мальчишка неотступно сторожил благополучие своей семьи.
И ужасно от этого уставал.
На учебу, гуляние, хулиганства сил уже не оставалось. Кроме того, страшно стало и просто выходить из дома, вероятность вернуться к мертвым телам была самая что ни на есть реальная. Поэтому он решил вообще никуда не ходить и нести вахту.
Повторю еще раз: родители были железно уверены, что в жизни их ребенка не происходило никаких психотравмирующих событий. Прям боюсь спросить, а что же тогда мы будем считать травмой.
Да, мы все хорошие и заботливые родители. Мы читаем массу психологической литературы, мы выучили признаки того, что ребенка травят в школе, мы готовы защищать его от несправедливого и жестокого мира. Но в суете и круговерти нашей жизни мы как-то забыли, что ребенок – не только объект нашей заботы. Что рядом с нами постоянно находится чуткий, тревожный, постоянно за нами наблюдающий человек: он тоже беспокоится и заботится о нас.
И если мы не посвящаем, в целях «ограждения от травмирующей информации», детей в наши дела, это не всегда идет им на пользу. О некоторых важных вещах все же стоит сообщать, а в той части, которая напрямую касается ребенка – о смене жилья, семейного положения, состояния здоровья – так и в обязательном порядке обсуждать и выслушивать его мнение. Он тоже живой человек, хотя иногда с ним и обращаются так, как будто он игрушечный.
Надеюсь, родители Олега выполнили данное мне обещание, и мальчику стало легче. Вы же поняли, в чем была проблема? Он чуть было не остался сиротой, а его пытались суффиксами и уравнениями отвлечь. Странные люди!